Василий Головачев - Русская фантастика 2013_[сборник]
— Видишь ли, — смущенно начал я. — Теперь, когда все выяснилось, операцию можно отменить… Ну и… нет смысла скрывать, что я не просто так проник в этот бункер… надо же было узнать… Зато теперь мы все можем выйти наружу, нас не тронут! У меня наконец-то есть связь!
— А раньше не было? — В Матрешкиных глазищах, как мне показалось, пряталась насмешка.
— М-да… Когда-то была рация, но… По глупой случайности… Помнишь, в тот день, когда ты пришла ко мне в землянку?
— Помню, — улыбнулась она. — Ты еще бегал за мной по лесу с дубиной и кричал, что я тебе не нужна и чтоб убиралась ко всем чертям…
Я поежился.
— Вот-вот. И тут этот шальной снаряд — прямо в мою нору… — я вымученно улыбнулся. — Можно считать, что ты меня спасла!
— Это был не снаряд, — с улыбкой сказала она.
Я осекся.
— То есть как?
— Мне очень мешал этот твой передатчик. Нужно было от него избавиться.
Онемевшей рукой я с трудом нашарил за спиной стул и сел.
— Ты о чем это, Матрешечка?!
Она присела на край стола. Помолчала, беззаботно болтая босой ногой.
— Прости, у меня не было выхода. Пришлось сделать так, чтобы ты забыл, кто ты такой.
— Зачем?!
— Мне же нужен был телохранитель! Пришлось долго ждать, пока мой Кокон зарастит повреждения. Пять лет! Но я не жалею — это были полезные годы… — она взяла со стола кусочек олова и задумчиво помяла его в пальцах. — Я досыта насмотрелась на людей. Думаю, впечатлений хватит надолго. Теперь Кокон здоров, войска отходят, я могу лететь.
— Подожди, подожди! — я схватился за голову. — Что ты мне тут… Хочешь сказать, что ты — инвайдер?! Не ври, пожалуйста!
Олово в ее руке вдруг потеряло форму, прокатилось радужной каплей по ладони и закапало с кончиков пальцев на стол.
— Инвайдер — это захватчик, — назидательно сказала она. — Я у вас ничего не брала. Это вы разбили мою тачку своей ракетой, так что — кто еще кому тут захватчик! Нет, я не обижаюсь — вы ведь в каждом видите инвайдера, даже друг в друге. Не пойму только, какая вам от этого польза. Но обещаю подумать на досуге…
Прежде чем я успел отшатнуться, она снисходительно потрепала меня по голове прохладной ладонью, потом повернулась и направилась к двери.
Я вскочил.
— Подожди, Матре… то есть… ты что же, вот так и уйдешь?!
Она обернулась.
— Хочешь что-то сказать на прощание?
— Да!.. Нет. Я не дам тебе уйти! Я сейчас же вызову спецназ, авиацию, тучу дронов…
Она разочарованно покачала головой.
— А я надеялась, что ты расскажешь, как будешь по мне скучать…
Я щелкнул тумблером передатчика.
— Не собираюсь с тобой шутить! Стой, где стоишь!
— Перестань, — поморщилась она, поднимая руку. На ее ладони лежала самая большая радиолампа из батяниного передатчика. — Не превращай трогательное расставание в скандал с битьем посуды!
Лампа грянулась об пол и разлетелась вдребезги. Передатчик был мертв.
— И не ходи за мной, — с обидой сказала Матрешка. — А то с твоей головой будет то же самое!
— А вот это мы еще посмотрим! — сказал я, направляя на нее пистолет, которым успел разжиться у Вована.
Она только презрительно усмехнулась и пошла к двери.
— Матрешка, стой! — грозно крикнул я.
Она продолжала идти. Я прицелился. Пистолет ходил ходуном.
— Ну не могу я тебя отпустить, пойми!
— Почему? — спросила она, не останавливаясь.
— Почему! Ясно почему… А вдруг ты вернешься с целой армией, чтобы нас завоевать?!
Она обернулась в дверях.
— Да кому вы нужны…
Сергей Жигарев
ОБРОК
«Нам не дано предугадать…»
F. Т.Во рту девочки вместо языка подрагивал короткий обрубок.
Андрей Иванович перевел взгляд на хозяина избы. Тот погладил девчушку по русым волосам и вложил ей в руки тряпичную большеглазую куклу.
Держи, родимая. Поиграй.
Горемычная взяла подарок, взглянула испуганно и быстро на двух мужчин и отодвинулась на лавке подальше.
— Вчера приютили. Возле церкви она побиралась, — сказал мужик. — Даже имени ее не знаю. Мычит только как телок, от мамки отлученный.
Девчушка подбежала к сидевшей подле божницы женщине и уткнулась ей в колени. Женщина убрала Евангелие в потертом переплете, заложив страницы старой газетной вырезкой и стала нашептывать девочке в ухо тихие правильные слова.
— Вот, Андрей Иванович, сами убедились. Так ведь она — первая, кто мне в руки дался и со мной пошел. Остальные и вовсе взрослых боятся: чуть только заговоришь с ними — деру дают. — Мужик тяжело вздохнул. — И ведь все больше их становится. Посмотришь, на папертях перед церквами их все прибавляется. И все молчат, безъязыкие. Ни смеха детского, ни считалки какой — только тишина. Мелькают по городу, как тени побитые.
Мужик посмотрел на привеченную им гостью, оседавшую сонным кулем на руках у хозяйки.
— Вот и поговаривать стали. Пока все больше между собой. Так вслух-то и на публике боязно в своих страхах и домыслах признаться. А тут еще городской голова сиротский дом закрыть распорядился. Жутко становится…
Избенка, куда мужик зазвал Андрея Ивановича в гости, выглядела опрятно, точно девка, засидевшаяся на выданье. В центре горницы, перед протянувшейся вдоль рядка окон лавкой, стоял стол с нехитрым крестьянским угощением, без которого, по мнению хозяев, не стоило и приступать к столь важному разговору. В красном углу стояла большая икона Николая Угодника с зажженной перед нею свечкой. Тепло пахло лампадным маслом. И все вещи были затертыми, лоснящимися, выцветшими. Изобилия и излишеств, привычных для Андрея Ивановича, как он только что с удивлением для себя самого осознал, в доме не было.
Однако хозяин — крепкий мужик, едва разменявший четвертый десяток, — этими лишениями не тяготился, да и едва ли их ощущал. Все здесь было сделано добротно, приспособлено под его нужды и находилось на своем месте. С той же деловитостью он перешел к сути:
— Я ведь, Андрей Иванович, к вам потому и обратился, что человек вы в нашем городе новый и в интриги местные не вовлечены. А между тем в большие дома вхожи. Я уж, не сердитесь, Христа ради, служак гостиничных порасспрашивал немного о важном госте. — Говоривший несколько смутился. — Подсобите разобраться. Ведь странно это: детей безъязыких и безмолвных на улицах все больше, а вступиться за них никто не торопится. Ни городской голова, ни промышленник какой или купец, о благе общем или репутации своей пекущийся. Андрей Иванович, будьте милосердны к деткам-то. Может, в столицах слово замолвите или здесь, — мужик сделал выразительную паузу, — что-то об их участи узнать и прояснить сумеете.
Андрей Иванович подумал о том, что миссия, с которой он прибыл в Томск, в том как раз и заключалась, чтобы узнать и прояснить. Хотя касалась она участи совсем иной по возрасту и статусу персоны.
Он посмотрел на спящую безымянную девочку и сказал:
— Непременно детской участью обеспокоюсь и сделаю все, что в моих силах.
— Нам-то Бог детей не послал пока. А за сироток переживаем.
Андрей Иванович помолчал немного, вспоминая приемного сына, названного в его честь, и утвердительно кивнул. Уже на крыльце он крепко пожал мужицкую руку в знак заключенного между ними соглашения и уточнил, не допуская иного исхода:
— Вскоре свидимся.
Метель разыгралась. Она заигрывала с Андреем Ивановичем, покусывая ему щеки и холодя уши, когда тот возвращался в гостиницу. Ветер сбивал с ног, подобно кулачному бойцу, поднаторевшему в модной английской забаве. Андрей Иванович принял защитную позицию: он поглубже закутался в шубу, поднял воротник, натянул перчатки, обмотался шерстяным шарфом и надвинул на самые брови меховую шапку.
Андрей Иванович прибыл в Томск засветло и не успел еще свыкнуться с норовом местной погоды. Теперь он шел, наклонясь против ветра и медленно переставляя ноги по все прибывающему снегу, словно утверждая себя на этой земле. Снег хрустел под подошвами валяных сапог, как пачки новеньких ассигнаций. Сугробы увеличивались в размерах. Морозы брали свое, напоминая, как далеко еще было до теплых, ясных весенних дней.
Будь на то воля Андрея Ивановича, он не оказался бы здесь, да еще в разгар хваленой — разумеется, за глаза, — сибирской зимы. Но дело, а точнее, общество, интересы которого он представлял на территории Российской империи, не терпело отсрочек и отлагательства.
Едва только появились странные слухи о бумагах старца Федора Кузьмича, которые считались пропавшими после его смерти, было принято решение отправить в Томск эмиссара. Помимо очевидных причин интерес к архиву подогревался и тем обстоятельством, что Федор Кузьмич был единственным выжившим в примечательном происшествии почти десятилетней давности, и бумаги могли раскрыть подробности этого загадочного дела.
